 |
|
|
|
Фрагменты повести
Вот опять одна из девушек, та, которую мужчины отдела узнают по стройным ножкам, а подружки называют Катей, берет из кипы бумаг анкету, и девочки, готовые смеяться, спрашивают: "Кто?! Примерный семьянин или морально устойчивый холостяк?" Глаза бегут по строчкам, и Катя просит: - Девочки, подождите, - и в голосе вместо смеха интерес и удивление. - Девочки, не смейтесь. Вы послушайте. "Володя - чуткий отзывчивый товарищ, готовый всегда прийти на помощь". Девушки притихают. После безудержного потока канцеляризмов, штампов, равнодушных шаблонных отписок простые человеческие слова звучат тепло и объемно, и оживает тот, кто скрыт за тонким листом бумаги. Девочки думают. О чем? Да так. Ни о чем, и сразу обо всем: вот бы про них кто-нибудь где-нибудь когда-нибудь... Вот бы их избранник... Вот бы их друзья... И почему другие характеристики такие... бездушные? И почему люди такие разные? И злые, и равнодушные, и великодушные... Ведь живут все вместе, все рядышком, одинаково, в сущности, живут, так отчего же? Как хорошо, наверное, жить, когда твой друг, как тот, как его, а, ну да, Володя. Какие у него друзья? А какая у него улыбка? А глаза? И у него есть девушка? Какая она, девушка такого парня? А он, что, и правда, такой хороший человек, этот спортсмен? Кто-то вопрос произносит вслух, и, очнувшись от грез, все трое вновь смеются. И слово просит Лена. (Лена - студентка института народного хозяйства, и это - что-то новое, необычное, да и что это такое, народное хозяйство? У них в стране все народное, ну и что? А впрочем, это они так, поговорили и забыли, интересно им другое. А вообще-то Лена хозяйственная, у нее постоянно какие-то идеи, всегда деловые, и она не мечтает так, как Катя, ради самого процесса мечтания, а всегда стремится претворить свои идеи в жизнь.) Лена встала и постаралась выдвинуть вперед живот, что было более чем непросто, поскольку ни у одной из троих живота еще как бы не было, и голосом, вернее тоном напоминая главного начальника этого особнячка, произнесла: - Товарищи! Мы собрались здесь по поводу и в связи и должны заслушать сообщение, и в свете вышеуслышанного возникло некое подозрение, весьма, впрочем, не проверенное, но заслуживающее, тем не менее, внимания, что, по некоторым данным, требующим дальнейшей проверки, в пределах нашей, так сказать, грешной земли появилась странная особь мужеского полу, обладающая уникальными, я бы сказала, не могующими быть свойствами, а именно - особь порядочная. Тут сразу возникает масса вопросов. Насколько порядочна данная особь, в каких, так сказать, пределах и масштабах и в какое время суток, каков, так сказать, радиус действия его порядочности? С кем именно порядочна данная особь? С коллегами? Родственниками? Либо с человечеством? Такой же вопрос я бы позволила себе задать о его отзывчивости. В каких пределах и в каком диапазоне? Тут Лена хихикнула и нормальным голосом сказала: - Девчонки, давайте напишем ему письмо. В анкете есть домашний адрес. *** Осень стояла теплая, спокойная и красивая. Катя приехала домой поздно: в метро она все прощалась и все не могла расстаться с однокурсником. Парень был необычен (в школьные годы таких знакомых у Кати не было): с кудрями до плеч, с ехидным смешком на каждом слове, с репликой в ответ на любую фразу и по любому поводу. Пустозвон, выскочка, поверхностный пижон, так думала о нем Катя, впрочем, она и не думала о нем, а так, как бы отметила боковым поверхностным зрением. Такие парни Кате не нравились, она считала их легкомысленными, занятыми лишь утехами и развлечениями - пустыми, а потому они не интересовали ее нисколько, и она даже имени однокурсника не знала; и вдруг, случайно, думала Катя, он оказался рядом с ней, когда она опускала монетку у турникета, и, словно продолжая их прерванную на миг беседу, бросил какую-то пустую фразу о последней лекции. Катя, делая вид, что не замечает его, уже хотела ступить в сторону, но тут парень стал в своей обычной манере, со смешком и иронией, цитировать стихи поэтов ушедших времен, и Катя остановилась, изумленная. Все воскресные дни (класса с седьмого) Катя проводила на Моховой в детском филиале Ленинки (теперь такая гордая, что получила билет в общий, взрослый зал) и перечитала, казалось ей, всю классическую мировую поэзию, и исписала стихами почти два десятка общих тетрадей, и - почти все! - читала и читала, пока ни запоминала наизусть. От Данте и Овидия до Кобзева и Асадова. Вся Антология Любви, и вершины поэзии, и образчики пошлости, мирно уживались и в тетрадях Кати, и в ее голове, и Катя привыкла и почти как должное принимала, что никто из ее знакомых не мог сравниться с ней в поэтических познаниях. Сначала Катя поразилась, что однокурсник читает ей наизусть ее любимые строчки, и то удивление было неприятным, но не потому вовсе, что кто-то мог знать то, что знает Катя, а потому что стихи парень читал в обычной своей манере, как бы насмехаясь над ними. Когда Катя читала строчки Цветаевой "...за то, что мне так часто слишком грустно и только двадцать лет", ей казалось, что это они, вместе с Мариной, сказали так, потому что (правда, грустно Кате бывало редко) ей было почти двадцать и чудилось, что Марина шепнула те строки ей, только ей, тихонько, на ушко, как задушевной подружке, никто не слышал, не знал. Иногда Кате казалось, что она сама думает строками Цветаевой - не всеми, конечно, она не все читала, что написала поэтесса, да и многое из прочитанного проходило как бы мимо нее, было ей не очень понятно, а потому и не очень интересно, но те строки, что оставались в Кате, были ее личными строками, и (но это была тайна, о которой не знали и подруги, а они бы не поверили, что у Кати может быть от них тайна, ведь Катя, она такая открытая. Но тайна была) Кате верилось, что в ней, в Кате, живет душа Марины Цветаевой, ведь они родились в один день, и появилась Катя на свет вскоре после гибели поэтессы, и, может быть, душа Марины Цветаевой витала, прощаясь, над Землей и... не захотела ее покинуть. Конечно, от подобных мыслей душа Кати обмирала и настраивалась на возвышенный лад, но разве не про нее, не про Катю "и зелень глаз моих, и нежный голос, и золото волос"? Да и "за всю мою безудержную нежность и слишком гордый вид" - да разве так можно сказать про кого-то еще, не про Катю? А этот парень, однокурсник, лихо так, походя и залихватски, и, главное, не шепотом, душа душе, а в полный голос в многолюдном многошумном метро, в сутолоке озабоченных пассажиров, что спешат и мимо, и навстречу, и следом, и поглядывая насмешливо, прочитал пару стихотворений Цветаевой, и Катя и обиделась, и расстроилась, и растерялась, но и сказать еще ничего не успела, еще даже не знала, что же она хочет ему в ответ на его декламацию сказать, а тот тут же, бросив пару слов для связи, так же походя, лихо и посмеиваясь, продекламировал строчки Ахматовой, которую Катя даже в мыслях своих называла не иначе, как Анна Андреевна, и каждой буковкой знакомые строчки прозвучали как стихи чужие и неизвестные. А парень сказал: "Я - гений, Игорь Северянин", - и подмигнул Кате, и Катя в первый миг подумала, что это он, этот парень - Игорь Северянин и говорит так о себе, но парень уже говорил что-то про ананасы в шампанском - Катя шампанское пробовала дважды, на своем дне рождения в шестнадцать и восемнадцать лет, и, в общем, оно никак ей не показалось, оно было и не нужно, нужны были друзья, бесконечные разговоры и танцы, а вино было просто символом ее наступившей зрелости, взрослости, ну, а ананасы Катя вообще никогда не видела, и представить себе ананасы в шампанском... Что им там делать? Плавать, что ли? А парень уже говорил про шоколадную шаблетку и боа, и рояль, а что такое боа, Катя представляла весьма смутно, но что такое, как ее, шаблетка?! И вновь Катя промолчала растерянно; она уже поняла, что парень читает стихи, стихи не свои, а какого-то, видно, очень популярного, широко известного поэта, о котором она, Катя - как же так?! - никогда и не слышала. А парень, словно уверен был в познаниях Кати, говорил с ней, как с избранной, с которой одной на всем курсе и можно только поговорить на тему, интересную и известную лишь им двоим. А Катя думала, что за известной ей поэзией есть, оказывается, еще один слой... Так на старинной фреске под слоем красок бывает скрыт другой более древний рисунок. Случается кустарь своей беспардонной кистью хоронит творение гения, и только случай позволяет потомкам увидеть божественную красоту. И есть скрытая от Кати литература... Новая мысль была столь огромна, что поглотила Катю полностью. Катя думала о воскресенье, о Ленинке, куда она придет на весь день, о том, как найдет в каталоге новое имя Игорь Северянин, а от него - из предисловий к его сборникам, из послесловий, из сносок с примечаниями - потянется тоненькая ниточка к новым именам, к новой неведомой поэзии. Северянин, Бальмонт - запомнила она сегодня вечером. Кажется, еще он говорил: Гиппиус? Какая странная фамилия у русской поэтессы. Тонкая ниточка, как тонюсенький ручеек, то пропадающий в песке, то вновь струящийся по поверхности, медленно и верно приведет Катю к еще неведомой ей многоводной реке. И Катя заранее наслаждалась, предвкушая погружение в стихотворные воды. За огромной новой мыслью маячила, напоминая о себе, другая, маленькая, но настырная мысль: как же могла она, Катя, оказаться такой поверхностной, как же случилось, что не она, Катя, оценила сокурсника и допустила в свой круг, а он, не замеченный ею, увидел ее интерес к поэзии, ее интеллект, и принял ее, как равную, увы, переоценив ее знания: он говорил с ней, уверенный, что она плывет в море поэзии с ним наравне и лишь его оригинальные суждения о хорошо известных ей поэтах ей внове и интересны. И чувство уязвленности, и даже стыда, и досады... Мысли Кати были столь далеки от дома, где все было как всегда, чисто, тихо, вкусно, что слова мамы "тебе письмо" не вызвали обычной радости, впрочем, весьма необоснованной: письма подруг (с кем Катя неспешно бродила по тихим малолюдным улочкам теплого приморского городка) разными почерками с разными штемпелями были всегда об одном: он сказал, он не понял, он понял, ну, и так далее, а между его пониманием - непониманием раньше были строчки об уроках и учителях, хороших и противных, теперь - строчки о лекциях и преподавателях, интересных и скучных, о дожде или снеге, концерте или книге, и тут же опять "он", и так все письмо. Катя долго рассматривала конверт: и почерк незнаком, и обратный адрес. В том городе у Кати не было ни друзей, ни знакомых; она туманно представляла, где он находится, этот город. По карте - ниже и правей, а что там? как там? Катя все смотрела на конверт: как же так, что она не помнит кого-то из своих добрых знакомых, но мелкие, квадратненькие, тщательно выписанные буковки она видела впервые; у всех знакомых Кати почерк как у нее, разные все они были схожи какой-то распахнутостью, вольностью, а этот такой... скованный. Катя все смотрела на конверт: это нелепость, ошибка, но квадратненькими буковками был четко выписан ее адрес, ее фамилия, ее имя. *** Катя торопилась домой: письма от Володи теперь приходили каждый день. "Завидую Вам - живете в Москве. Я был там раз пять или шесть, и каждый раз очень короткое время, т.ч. я совсем не знаю нашу столицу, Ваш город". Катя никогда не думала о том, что Володя живет не где-то, а в конкретном городе на конкретной улице, в конкретном дворе и в конкретном доме. И каждый день он видит другие дома, не те, что видит она, другие лица. Видит реку, совсем иную - но тоже закованную в гранит? Летом, проезжая по незнакомому небольшому городку с экскурсией, Катя смотрела в окно автобуса на людей, что буднично спешили по своим делам, что видели этот пейзаж постоянно, здесь засыпали и здесь просыпались в любое время года, и ей казалось подобное существование странным и прохожие виделись иными, не такими, как те, что живут в Москве. Нет, она не задумывалась о тех привилегиях и льготах, что получила просто так, по месту рождения, подчас, и в "принудительном" порядке, когда, скажем, учитель физики "из-под палки" водил их в планетарий, а у них и мысли не было, что для многих и многих ребят страны походы в планетарий - несбыточная мечта. И что театры, концертные залы, музеи - вовсе не обязательная и неотъемлемая принадлежность бытия. И сейчас Катя впервые пыталась понять, что значит жить не в Москве, и вообще, не в большом городе, и вообще, не в городе, а, скажем, на хуторе, но представление о подобной жизни было туманным, выплывали картины прекрасного Бежина луга да сумасшедшая любовь Аксиньи на сенокосе, все так... интересно. Куда интересней, чем ее будни, обычные, когда один день похож на другой. И почему надо завидовать ей, она осознать не могла, она твердо верила, что "все свое ношу с собой", что "самая великая ценность - это ценность человеческого общения" и что люди интересны или не интересны своим внутренним миром, а мир этот зависит от свойств души да прочитанных книг. При чем здесь местожительство? Весь вечер Катя пыталась представить, где бывает Володя - днем, когда закончатся занятия в институте, вечером... в выходные дни. Но город, в котором есть университет, не мог не иметь музея и театра, и поэтому жизнь Володи по-прежнему казалась Кате продолжением ее собственной жизни. Там есть и храмы белокаменные? И памятники какие-то стоят на улицах? Катя захотела прочитать об этом незнакомом, вдруг ставшем интересным ей городе, но, хотя стены их квартиры были почти что сплошь уставлены стеллажами, и среди всевозможной литературы, в основном, художественной и технической, была целая кипа буклетов, проспектов и небольших книжиц о городах - курортных да столицах союзных республик, но о городе средней полосы России, в котором жил Володя, не было ничего. "Хотел Вам написать про себя и не знаю, что. У меня миллион недостатков, которые я сам знаю и от которых даже не думаю избавляться. Вообще, в себе разобраться очень трудно. Иногда кажется, что все люди вокруг эгоисты и никому до тебя нет дела, каждый живет только для себя и т.д. Иногда наоборот, что ты к ним относишься хуже, чем они к тебе, претендуешь на особое место и, вообще, что ты не годишься для жизни в этом обществе. Самокритичен я или не очень? Опять забыл, ведь Вы меня почти не знаете". Катя опять споткнулась на фразе. Ну, почти рефрен, "раппорт" какой-то изящной словесности, в каждом письме всегда неожиданно и обязательно: они почти незнакомы. А Кате казалось: знакомы, очень близко знакомы. Что значит - она его не знает? Да, она не знает, какая у него походка и как он размахивает руками при ходьбе, но разве то важно, разве он, Володя - та, видимая поверхностным и равнодушным взглядом, оболочка? И он не знает ее или почти не знает? Он, которому она писала все, что думает, и обо всем, о чем думает? Как же надо общаться с человеком, чтобы считать, что ты с ним знаком? Неужели пожатие руки, какие-то еще символы реальных встреч раскрывают человека больше или, и не раскрывая вовсе, дают право считать его своим, куда более близким знакомым, чем тот, кому он каждый день пишет письма величиной со школьную тетрадь? Конечно, их отношения не вековая дружба, но... они почти незнакомы? Можно подумать, отец, который знает Катю с ее появления в роддоме, знает про нее все и вообще знает ее. Разве отец знает, чем она занимается? Ну, да, работала где-то кем-то, неважно, была нужна не ее зарплата в дом, а бумажка в университет, училась, сначала в школе, потом начала учиться на вечернем в университете, знает, что ее перевели на дневное, но разве он знает, что она выучила наизусть полтора десятка стихов Северянина и шесть - Бальмонта? Эмигрантов! Хватит того, что он узнал про Гумилева. Разве он знает, чего она хочет? Что ей дорого? Да, вот он, наверное, узнает ее издали в компании других девушек. По платью, по походке, может быть. Но он даже не знает, платье из магазина или от портнихи. Иногда кажется, он, вообще, не знает ничего, кроме дел своего главка. И про Катю он не знает ничего и вовсе не потому, что она что-то скрывает (кроме каких-то нюансов, как стихи опальных поэтов или цитаты философов-идеалистов она не стала бы ничего скрывать), спроси он, она бы ответила ему искренне, но ему некогда. Во-первых. И ему неинтересно, это во-вторых. А может быть, как раз во-первых. Все ее походы по местам боевой славы, мечты о ночных бдениях у памятников Маяковскому и Пушкину - все это вздор, прихоть избалованной девчонки, не знающей цены деньгам, извинительная лишь потому, что девчонка, в общем-то, лишнего не позволяет, учится в престижном заведении, и вся ее блажь не больше как пыль, которая стряхнется, когда она пойдет замуж. Подруги знают ее, но и те не лучше его, Володи, потому что у нее нет времени сообщить им столько информации о себе, как ему. Да и как можно определенно решить: вот этого человека я знаю. Кате кажется, она себя-то не знает совершенно. Каждый вечер завершается терзаниями по поводу прожитого дня: что надо было сделать - не сделала и половины, что не надо было - сболтнула, и столько мелких поступков, неблаговидных, нелепых, глупых, а уж мыслей... И почему осознание дурности поступка приходит не до, а после? Как будто не та же голова на ее плечах.
"Скоро для меня настанут лучшие времена, экзаменационная сессия. Никаких забот - прочел за четыре дня одну книгу, пошел сдал экзамен, и опять четыре дня валяешься на диване. Только на тренировку вечером сходить.
Катя вновь улыбалась. И качала головой от удовольствия: хорошо написано. Фразы краткие и в то же время содержательные. Ну, прямо Хемингуэй или Чингиз Айтматов. А она хоть весь день просидит за столом, ничего подобного написать не сможет, у нее фразы пространные, как у Толстого, одна может разбежаться на две страницы,
с обилием деепричастных оборотов, определений, дополнений, уточнений и прочая, со всеми знаками препинания; подруга говорит, что кроме
Кати уже ни у кого не встретить точки с запятой. И так Кате понятен настрой Володи: она любит учиться. Библиотека, домашний письменный стол - широко разложенные книги, аккуратные записи в тетради и ощущение покоя и наслаждения. Филолог... Ну, и что? И правда - что? Не хлебороб, не сталевар, не пограничник. Что? Мир книг, душа, бездна ощущений. Кому это нужно? Но без этого нельзя жить! Нельзя мыслить, любить, понимать. А практическое применение? Боже, какая бездна для раздумий - филолог... Ну, и что? "Да, Катя, вы правы, в Японии не едят хлеба, даже не знают его. А мы жизнь без него не представляем. Тот, кто знает вкус хлеба, не сможет жить без хлеба... и без поэзии... Есть над чем поразмыслить". Значит, поэзия необходима лишь тем, кто вырос в ее атмосфере? А кто сызмальства был ее лишен - он вовсе и не обездолен? Не обездолен материально? физически? или - даже - духовно? Да, есть над чем поразмыслить.
"Вы, может быть, удивитесь, действительно, взял Надсона и прочел несколько стихотворений, сейчас, можно сказать, почти всю книгу. Но ведь он создает безнадежное настроение, много тоски и горя. Особенно там, где пишет про свою девушку Катя удивилась, изумилась и растерялась. Она, конечно, почувствовала удовлетворение учителя, что долгим трудом пробудил в неосвещенной душе ученика искру познания, хрупкую, но жгучую, ту, что неизбежно разгорится в пламя неистовой жажды знаний (Ну, кто бы мог ожидать от Володи стихотворных цитат?) - но то, что Надсон, словно томик стихов Ошанина или краткий курс КПСС, стоял у Володи на книжной полке... Понятно, что покупал его не Володя, Надсона после революции никто и не переиздавал, наверное. Катя такие книги читала в Ленинке, терпеливо день за днем переписывая стихи в тетради. У нее в доме книг было очень много, и собрания сочинений почти всех классиков, но все - изданы после войны. А тут... Что же за дом у Володи? Кто его родители? Катя задумчиво смотрела на строгий строй книг - есть и стихи: Пушкин, Лермонтов, Некрасов. На нижней полке - изящные сборники поэзии (их покупала уже Катя), в основном переводной - Древнего Египта, Древней Индии. Своих, отечественных стихов почти нет, хотя Катя больше любит русскую поэзию, но даже современных русских поэтов, тех, что нравятся Кате, в продаже нет, продают лишь то, что совсем неинтересно. Но книги поэтов, изданные много лет назад, когда не только Кати, но почти всех, кто жил сегодня на земле, еще и не было на свете, книги, что хранили следы ушедших рук, ушедших глаз, ушедшего времени, того времени, когда жил и творил поэт... Такие книги были в Ленинке, но там они были как бы неживые, официальные, вроде учебника что ли, только очень интересного. А вот живые книги Катя видела лишь однажды, совсем недавно, когда ее пригласила "на чай с пирожками" Марьяша. Марьяша преподавала старославянский, предмет такой... недушевный, в общем-то, больше похожий - для Кати! - на точную науку. И к Марьяше Катя пошла лишь из вежливости да благодарности: не каждый день преподаватели студентов приглашают к себе в дом чайку попить. И до сих пор Катя как завороженная от марьяшиного дома. Сначала - дом как дом, из серого камня. Хорошая квартира. Но сразу от входной двери в прихожей полки, и на них, словно скопище макулатуры, старые пожелтевшие газеты, потрепанные журналы, полудраные книги, которые, невольно подумалось Кате, давно пора подклеить и переплести, коли выбросить жалко. Дальше - больше. Коридор - и стеллаж с серьезными книгами: всевозможными словарями, лингвистическими справочниками; и Катя постояла пред стеллажом с почтением. Тут Марьяша раскрыла дверь в комнату: "Ты посмотри пока, а я тут...", и ушла на кухню, а Катя вошла в комнату - и обомлела. Высокий лепной потолок, изразцовая печь, черная мебель. Книжный шкаф, антикварный, с инкрустациями, с узорчатыми стеклами, а за ними... Книги в старинных коленкоровых переплетах, и какие! Саша Черный, Игорь Северянин, Ходасевич, Мережковский... На машинке отпечатанные и аккуратно склеенные книжкой листы ватмана: Анна Ахматова. "Реквием". Марьяша ввезла в комнату кресло на колесиках, в нем - старик в строгом черном костюме при галстуке широко улыбался Кате, и, весело и азартно, и с игривыми интонациями, словно он ухаживает за Катей, говорил о старых стихах, о забытых, с пыльных библиотечных полок поэтах, как о соседях по блочному дому: кто что любил поесть и выпить и кто за кем волочился, и был собеседник так полон жизни, что у растерянной Кати мелькнула мысль, что не она молода, здорова и красива, а этот, прикованный к креслу-каталке старый мужчина, юн и бодр, а она намного, нет, не старше, не мудрее, а старее. И - квартира Володи, где спокойненько и буднично стоит на книжной полке Надсон. А кто еще? И где - на хилой этажерке, что прежде виделась Кате между диваном Володи, покрытом чем-то темным, и серийным письменным столом, а на этажерке - десяток учебников, что-нибудь из рассказов Горького, что-нибудь о войне - подарили в школе за хорошую учебу, альбом, может быть, с марками или значками, какие-нибудь железяки в жестяной коробке от халвы... И - Надсон? Как он туда попал?! Или там комната с лепным потолком, и старинный книжный шкаф, полный редких книг, и старик в кресле-качалке увлеченно говорит о друзьях молодости... "Поздравлю Вас с наступающим праздником. Как вы, москвичи и москвички, его отмечаете? Мне, провинциалу, интересно". Катя поморщилась. В высокий хрустальный чисто вымытый бокал, полный божественного нектара, бухнулась грязная муха. Что за ужимки? Зачем? Из комнаты, где на полке стоит Надсон. Как отмечают? Сетка какого-нибудь алкоголя - в зависимости от родительского кредитоснабжения и собственного вкуса, тарелки салатов, винегрета, несколько консервных банок из ближайшего гастронома, хлеб, вода, повизгивание или завывание магнитофона, потом перебор гитарных струн и долгое растягивание строк, типа "Ну, перестань, не надо про Париж". Плюс - долгая возня с прической, о которой забываешь после первой рюмки и от которой нет и следа при первой же встрече с зеркалом. Дальше некоторое разнообразие, общество делится по интересам, одни дискутируют за столом, все сразу обо всем, другие - попарно прячутся по затемненным углам. Вот, пожалуй, и все. Неужели это возможно только в столице отечества? У них в городе что, консервов нет? "А еще мне интересно, как вы выглядите. Наверное, у вас светлые волосы и очень умные глаза". Катя глянула на себя в зеркало и подмигнула сама себе: очень хорошенькая мордашка. С внешностью проблем нет, сложнее с характером. Вот здесь непаханое поле для самосовершенствования, но... все времени нет заняться самовоспитанием. А глаза - ей всегда говорят "какие красивые у тебя глаза", надо же - умные... Катя посмотрела на себя в зеркале внимательно. Ей было приятно, что Володя увидел в ней что-то более глубинное, чем внешность, что-то гораздо более важное и ценное, чем то, что видели и ценили в ней все остальные парни. Умные глаза? Очень может быть, она не возражает, ей нравится: она - девушка с умными глазами. *** Катя подошла к окну. Под окном аллея, и верхушки деревьев качаются возле окна - Боже, какое жалкое зрелище: грязь, пустота - ни снега нет на улице, ни травы. Ведь Катя видит эту картину который день и не первый год - и не видела никогда. А Володя - как он умеет все подметить и сказать одной фразой, не пускаясь в пространные рассуждения. Вид мертвого бульвара рождал тоску...
Но ведь бульвар не мертв! Он спит; еще пара дней, и юная листва украсит город - и мир преобразится. На столе телеграмма: "Буду Москве первенстве Союза". Когда? Где? Стала ждать. Вечерами спешила домой, даже библиотеку забыла. Отец глянул удивленно: воскресенье, день, она - дома. «Что?» - спрашивает мама. «Что?» - спрашивает бабушка. Катя пожимает плечами: "Ничего. Ну, почему я должна идти к кому-то в гости, если мне не хочется". Мама смотрит настороженно: "Что-то случилось?" Бабушка смотрит встревожено: "Ты не больна?"
Катя недовольно поводит плечами, уходит в свою комнату. Ложится на диван, кутается в плед. Нераскрытая книга валяется на полу. Древнерусский сдан на отлично, и Катя примчалась домой счастливая и голодная. Села на кухне за стол: "Бабусенька, умираю, есть хочу". Бабушка сняла с плиты сковороду, подняла крышку, под ней жаркое, и оглушительно пахнуло вкуснятиной! Мама вошла в кухню, положила газету с программкой у телевизора, пошла обратно. Выходя, остановилась в дверях: "Да, заходил этот, как его, ну, тот, с кем ты переписываешься. Он здесь на сборах. Завтра они уезжают с Казанского. Кажется, в восемь. Там записка, на пианино". Катя поднесла ложку ко рту и вдруг почувствовала, что не хочет есть. Она попыталась откусить хлеб - нет, не хочет. - Ты что? - встревожилась бабушка. - Да из-за чего? - Ничего, - вяло ответила Катя, у нее было какое-то странное состояние, как накануне ангины: слабость, вялость... Она отставила тарелку, пошла в комнату. Он - в Химках. - Ты куда? - изумилась мама. - В Химки? Зачем тебе это надо? Можешь съездить завтра на вокзал, если хочешь на него посмотреть. Да ты понимаешь, что такое Химки? Это что - дворик? Где ты будешь его искать? - Я его найду, - сказал Катя. Минуту подумала у шифоньера, достала любимое платье. Переодеваясь, почувствовала, как вялость сменяется возбуждением, словно пришел черед лихорадки: щеки горят, душно, сердце бьется. Господи, да что это с ней? Бабушка вошла в комнату, с порога хотела что-то сказать, но не сказала, постояла, помолчала, глядя на Катю. Катя мимо нее прошла в прихожую. - Ну, слава Богу, - тихо сказала бабушка. - Ближе не нашла, - встала в дверях залы мама. Отец с газетой появился за маминой спиной: - Опять ночные бдения? Хочешь в КГБ на учет попасть? Чтоб в одиннадцать... Катя рванула входную дверь. Прежде чем дверь захлопнулась, услышала мамино, непривычно злое: - Да ты что, не видишь, что с ней творится?!
|
 |
 |
Copyright © 2000 О.Туманова All Right Reserved Создание сайта: октябрь 2000 |
|
