Крещение Господнее пришлось на воскресный день, и после мягкого приятного вечера накануне утро оказалось неожиданно морозным - забылось, что крещенские морозы потому и крещенские, что начинаются в день Крещения
Господня.
Со всех улиц и переулков стекались вниз, к Амуру, люди - молодые, старые, ухоженные, убогие; с детьми, с собаками, лыжами, костылями. И у всех сумки, словно идут на базар.
"Что значит привычка, пустые полки магазинов, надежда случайно где-то что-то встретить и купить в огромном количестве",
- подумала Анастасия Анатольевна, но тут две женщины, средних, как и она, лет обогнали ее, и Анастасия Анатольевна услышала: "воду брать из лунки", и дальше слов было не слышно, только поскрипывание сапог по морозному снегу, но Анастасия Анатольевна тут же сообразила, что воду будут набирать крещеную, целительную, так, во всяком случае, когда-то верили на Руси, потому и сумки в руках у многих, в них бутылки, банки, термоса, а она - одна из тех, кто ничего толком не осмыслив, бодро побежал с утра на новое... вернее, давно забытое... да нет же! Таким, как она, вовсе незнакомое, то есть знакомое лишь по литературе прошлых лет, таинство.
"Ничего-то мы не знаем", - в который раз подумала с горьковатой грустью Анастасия Анатольевна, но тут же потеплело у нее на душе от мысли: "Как много людей (с тех пор как отменили обязательные демонстрации, она ни разу не видела в городе такого обилия народу), как много людей, и людей... нормальных. Да-да, именно так - нормальных. И разных, как в жизни".
Последнее время по России сплошным потоком катились митинги, и даже те, кто никогда ни на одном митинге не побывал, все равно становились участниками действа, сидя дома у телевизора. Митинги были всевозможные: за и против, категорически поддерживаем и решительно протестуем - и, судя по всему, на разных митингах собирались люди- антиподы, но каждый раз, наблюдая за митингующими со своего дивана, Анастасия Анатольевна удивлялась их похожести. Конечно, было различие в одежде и, тем более, в терминологии и в лозунгах - но лица! Лица, что появлялись на экране телевизора и словно бы заходили в уютную квартиру Анастасии Анатольевны, были не просто похожи, они были абсолютно одинаковы выражением решимости, непримиримости, убежденностью в своем праве на знание истины, и, если приглушить звук и не видеть знамен, и не вчитываться в фамилии, намалеванные на транспарантах, различить митинги невозможно: на экране одна и та же картина: рты кричат, лозунги кричат, и все лица словно меченые злобой и безумием.
А по бульвару шли обычные русские люди. Не в том, конечно, смысле, что были они все как один прямые потомки русичей - шли россияне, те, кто жил на этой земле, в этой стране, после работы бегал по городу в надежде купить продукты, вечерами под крик митингующего телевизора готовил ужин и воспитывал детей. Шли простые люди, в прекрасном значении этого слова - не политики, не активисты-крикуны - потомки тех простых людей, что испокон веку спасали родную русскую землю; без криков, лозунгов и митингов, не напоказ перед телекамерой, они для души своей вспомнили, что сегодня - большой русский праздник, впервые в их жизни не запрещенный; и картина неторопливо идущих к Амуру людей, объединенных единым человеческим чувством, была так проста и так прекрасна, что ненужные на большом празднике слезы подступили к глазам Анастасии Анатольевны, и глазам ее стало холодно на морозе.
Город лежал на сопках, и прибрежный парк широко спускался к бетонной набережной. Здесь всякий раз, даже в самые безмятежные минуты, вспоминалось, что набережная лежит на костях солдат стройбата. Но обида на советские годы плавно переходила в боль за всю историю Руси: а как строили Петербург? А с детства, по хрестоматийными стихам знакомая николаевская железная дорога?.. Господи, да разве одна Русь так вырастала? Почему великие творения, гордость человечества
- не столько памятник людскому созиданию, сколько надгробие замученным?
Думалось об этом привычно, горько и коротко, потому что, если думать основательно, не станешь гулять по набережной, а место здесь чудесное: Амурский утес, парк и река, широкая, многоводная.
Сейчас Амур был огромным, до горизонта, белым полем. Анастасии Анатольевне один горизонт и был виден: набережную сплошь заполнили люди. Иногда между спинами появлялся просвет, и тогда Анастасия Анатольевна видела снежное полотно застывшей реки, но таинство, что происходило близ берега и ради которого все здесь и собрались, видели только те, кто стоял у парапета.
Анастасия Анатольевна поднялась на сопку, парком прошла вдоль набережной и у городского пляжа, где народу было не так много, спустилась к парапету.
Высоко над Амуром сквозь дымчатую поволоку сиял диск Солнца, огромный, яркий и загадочный. И воздух... Боже, какой воздух!
Далекий берег, где летом шумел лесок и звенели голосами дачи, сейчас, покрытый снегом, казался непорочным нетронутым краем... А на Амуре чернела огромная полынья, возле нее стояла группка людей, и "Господи, помилуй, господи, помилуй, Госпооодиии..."- томительно и сладко летело над снежным простором.
Желто-коричневые стяги (Анастасия Анатольевна никак не могла вспомнить их названия) под дуновением ветра затрепетали, и люди на Амуре показались ожившей гравюрой из старинной книги. Там, в старине, жили и ее предки. Чья кровь смешалась в ней? Чьи гены правят ее душой и телом? А может быть, далекий предок повторился в ней и лицом, и повадкой? Кривич? Русич? Вятич? Или представитель народа, о котором она и не слыхала никогда? Откуда в ней трепет при виде древнерусской символики? Почему ее невидимая душа летит ввысь за словами незнакомого песнопения?
Анастасия Анатольевна сделала пару шагов по набережной, чтобы лучше видеть хоругви. Навстречу шла девочка, закутанная в черную шубу, купленную на вырост. Девочка, как беспомощный медвежонок, тыкалась в плотно стоявших людей, и, чтобы не ударилась она о сумку, Анастасия Анатольевна хотела ласково попридержать тельце за локоток, но даже не успела коснуться ребенка - девочка зло ткнула ее рукой и старательно изобразила на своем личике сердитое презрение, что вмиг изуродовало только что милую мордашку.
"Зачем же ты пришла сюда, злюка? Ведь Бог - это Любовь",
- и грустно Анастасии Анатольевне стало необыкновенно. И так жаль потерянное прошлое… Зачем лишили их истины: "Господь - любовь к ближнему?" Вот откуда та страшная пустота, что вселяет тоску и печаль в современные русские души.
Затем Анастасия Анатольевна подумала, что и израильтяне, арабы и прочие религиозные народы остервенело уничтожают братьев своих по разуму, не гнушаясь и братьями по вере. И даже палестинцы, хоть и живут на земле обетованной и, казалось бы, каждый миг ощущают на себе благодать Божию и причастность к тому, ради чего мир испокон веку совершает на ту землю паломничество, так и те весьма усердствуют в убийстве соперников, да и Господа не признают.
Потом на ум Анастасии Анатольевне пришла мысль, что печаль не покидала лучшие русские души и во времена православия.
И, как и водится, каждая мысль рождала новую, и, по обыкновению, мысли Анастасии Анатольевны были пространны, противоречивы и грустны. И унеслись бы они в дали, но на ступеньках спуска, не пропуская людей к Амуру, стояли спиной к народу три милиционера.
- Ну конечно, ну как без милиции, - сказала Анастасия Анатольевна, опускаясь мыслями к берегам Амура.
Милиционер, что званием и возрастом был старше, чуть повернув голову назад, к стоявшей над ним бабульке, терпеливо повторял: "Не положено... всем интересно..."
- А вы - посланцы Бога? - флегматично и как бы искренне любопытствуя в спины милиционеров спросила Анастасия Анатольевна . Она много лет проработала на радио под несметным количеством партийных постановлений, и языком своей страны (а уж тем более, современной его разновидностью) владела, ну если не блестяще, то очень неплохо. - Вы знаете, кому положено быть на крещении, а кому там не место? Поскольку у нас все по разнарядке и предписанию сверху.
Один из стражей обернулся к Анастасии Анатольевне, и она увидела юное приветливое лицо и добрые карие глаза и замолчала: ей расхотелось говорить колкости.
- Понимаете? Нам приказали, - милиционер глянул на товарища, и тот тоже повернулся к Анастасии Анатольевне, такой же юный, приветливый, кареглазый, и ребята улыбнулись друг другу для поддержки, - понимаете, всем интересно...
- Полынья,- обернулся и старший, и был этот грозный блюститель порядка такой курносый и веснушчатый, словно сюда, на берег, сошел с лубка, где в расшитой русской рубахе отплясывал под березой. - Видите? Полынья, - заученно, как урок, повторил он.
- Но почему моей жизнью должны распоряжаться вы, а не я? - стараясь скрыть улыбку и придать голосу строгость, спросила Анастасия Анатольевна,
- Вы видите? Полынья. Может быть беда, - уныло повторил капитан; в лексике родного языка он был явно не силен.
- Пропустите! Пропустите! - раздалось сзади грубовато-требовательное, и мужская рука деловито и нагло раздвинула женские фигуры, и вот он сам, хамоватый и сановитый, появился у спуска и напористо шагнул к ступенькам. Но милиционеры не дрогнули.
- Нас поставили не пускать. Не положено, - сказал капитан, и мужик, многозначительно промолвив "да?", пошел прочь.
- Мне только водички набрать, - просила, не сдаваясь, бабулька.
- Все идут только водички набрать. Вернутся те, будем других запускать. Партиями, - сказал капитан, и лейтенанты невесело засмеялись.
А к поющей, Бога славящей белой лужайке, со смехом перекатываясь через парапет и рискуя упасть с крутого склона, шли и шли люди.
- Ребята, вы же видите, люди прыгают через парапет. Какая вам разница, где я пройду? Или вас только видимость порядка интересует? - ворчливо заговорила Анастасия Анатольевна и снова замолчала: язык ее, всегда легкий, острый, быстрый, плавающий в родной речи без руля и ветрил и нутром чующий фарватер, сегодня был тяжел и неповоротлив, словно чистый морозный воздух мешал сыпать словами.
- Ну вы молодую не пускайте, ей еще жить надо, - предательски забубнила бабка, подставить решила, заложить за банку святой водицы, ну, бабуля, креста на тебе нет. - А я уж старая, мне все равно умирать, так с Господом бы, сыночки.
И снова деланно засмеялись лейтенанты, стараясь никого за своей спиной не видеть.
- Я понимаю, вы не пускаете детей. Но почему вы за меня, за взрослого человека решаете, как мне распорядиться моей жизнью? - с трудом заговорила Анастасия Анатольевна, и вновь лейтенанты глянули на нее, и один из них повторил, грустно, без надежды быть понятым: "Вы понимаете, - и он посмотрел прямо в глаза Анастасии Анатольевны, - у нас - приказ...", и она, прямо глядя в юные глаза, чуть улыбнулась ему, и добрая ее улыбка, и грустный взгляд, и горькая усмешка громче ее языка и яснее всех известных ей слов говорили: "Понимаю, мальчики. Да что уж тут не понять? Куда вас только не бросают, безоружных, бесправных? Прогулка у вас сегодня, мальчики, хорошая добрая зимняя прогулка. А давно ли вы вернулись из Баку? А куда еще вас направляли в качестве безвозмездной гуманитарной помощи? И что ждет вас завтра? А генсек наш, чуть что, так сразу спит, и Бог его, антихриста, не разбудит. А армия и вы - проклятые ответчики перед своим народом, который мечтали охранять," - и слезы, далекие, глубинные, чуть тронули глаза Анастасии Анатольевны, и ребята-милиционеры поняли, почувствовали, что все она понимает и сочувствует им, а многое ли в этой жизни мы ценим больше понимания? - и тут капитан, что минуту назад развернулся на ее слова, чтобы вновь произнести свое "не положено", поднялся ступенькой выше и отвернулся, словно увидал что-то важное за спинами людей, и мальчики-лейтенанты, не глядя друга на друга, чуть раздвинулись, и, благодарно улыбнувшись им, Анастасия Анатольевна шагнула вниз, к реке, и тут же милиционеры своими телами закрыли проход, и бабулька аж задохнулась, онемев от увиденной картины.
Анастасия Анатольевна спустилась к Амуру и пошла по протоптанной тропинке к полынье.
- Остановитесь! Остановитесь! - пронеслось над Амуром.
Недалеко от полыньи стоял милиционер. Студеный ветер раздувал шинельку. Подняв воротник и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, милиционер пытался прятать уши.
От берега, то там то тут скатившись с парапета, все двигались и двигались к полынье люди, и, вновь поднимая рупор к посиневшим губам, милиционер повторял устало и монотонно: "Остановитесь. Лед тонкий. Очень тонкий лед".
Анастасия Анатольевна страха не испытывала, да и сама мысль о возможности смерти в такое чудное утро казалась нелепой, но Анастасия Анатольевна не хотела быть неблагодарной, и она остановилась.
Лед, и правда, был тонок необычайно. (Каждую зиму в декабре открывалась ледовая переправа, и днем и ночью шли по Амуру многотонные грузовики, а этой зимой впервые за долгие-долгие годы переправы у города не было, и повсюду на Амуре темнели полыньи. Может быть, озоновые дыры меняли климат планеты, а может, Бог пожалел горожан, что посредине зимы жили с холодными радиаторами, обогреваясь электрокаминами и горячим чаем, а умельцы - самодельными топками.)
Людей у проруби было немного, и, хорошо теперь видимые, они показались Анастасии Анатольевне обособленной группкой, чуждой всем тем людям, что стояли за парапетом. Женщина в коротком полушубке, замерзнув, все прыгала и прыгала под торжественное песнопение, и папаха ее нелепо тряслась около хоругви. "Зачем ей папаха, дурехе? - подумала было Анастасия Анатольевна и тут же сообразила, - да это же казаки!"
Если бы весь народ, что пришел к Амуру, стоял вокруг священнослужителя и весь народ подхватывал бы "Господи, помилуй" - какое величавое зрелище предстало небу... А так... - жалкий спектакль в сельском клубе силами местной самодеятельности.
Почему всегда что-то мешает нам?
Анастасия Анатольевна прикрыла глаза. Голоса поющих слабы, и смысл произносимых ими слов понять невозможно, но - что слова? Господи, спаси! Господи, прости! Господи, научи! Господи, помоги! Господи, помилуй!
"Остановитесь! Куда вы идете? Тонок лед, ну как вы не понимаете".
Анастасия Анатольевна открыла глаза.
Да, лед тонок, и если все люди, что толпятся на набережной, спустятся к реке, не будет ни льда, ни людей. Будет трагедия... И виноватым в гибели людей объявят этого продрогшего милиционера, что вместе со всеми уйдет под лед. Еще и детей его лишат пенсии.
Анастасии Анатольевне и милиционера было жаль, и досадно, что мысли о нем, земном, мешают думать о вечном.
Лужайка зашевелилась, и группка людей нестройно направилась к берегу. Впереди в голубом одеянии шел - кто? Поп? Священник? Как его именовать? Ну ничего же не знаю, - сама себе изумилась Анастасия Анатольевна, - и был он с непокрытой головой. Господи, в такой-то мороз, ведь градусов двадцать пять есть, сквозь шубу пробирает. Хорошо им было там, в пустыне, в земле благодатной, солнечным светом обласканной, но тут, на российском морозе, битый час простоять с непокрытой головой - да кому ж это нужно? Господи, да неужели тебе нужна не верность наших душ, а абсурдные атрибуты?
Худенькая женщина в стареньком пальтишке шла мимо к берегу. Анастасия Анатольевна спросила: "Вы воду набирали?"
- Нет, я посуду не взяла, - остановилась женщина. Голос у нее был глуховат, низок, словно по ошибке попал не в то тело. - А вы?
- Я тоже не взяла. Не сообразила. Я хочу понять, зачем ее берут.
- Но, говорят, она полезна.
- Я согласна. Но что можно сделать одной баночкой? На сколько ее хватит?
- Но она, говорят, целительная.
- Да? В церкви - я понимаю - там она в серебряной посуде. Но здесь? Та же, что у нас дома, в водопроводе.
- Но, говорят, сегодня солнце особенное. Мы же ничего не знаем.
- Да-да. Конечно. Я понимаю, - вид у женщины был столь грустен, что Анастасия Анатольевна не хотела ее случайно огорчить. - Я не спорю. Но ведь у нас в водопроводе вода из Амура. Вон, видите, водозаборники. Только очистку проходит. Да какая у нас очистка.
- Но в водопроводе она с хлоркой. Запах, просто невозможно.
- Сейчас она такая же, как и в Амуре, - улыбнулась Анастасия Анатольевна. - Не слышали? На днях по радио предупреждали: обязательно кипятить воду. Кто-то им что-то не поставил, и воду они сейчас не дезинфицируют. Так что приходите, открывайте кран, и вода эта, амурская, нынешняя, особенная, у вас в квартире, полная ванна. "Водогорканал" к ней добавит лишь свои извинения.
Обе засмеялись.
- Но знаете, батюшка лунку освятил. Для верующего человека это...- вновь грустно заговорила женщина. - Говорят, кто сильно верит и болен, тому достаточно побрызгать этой водичкой... Надо же, с непокрытой головой, - сама себя перебила женщина, глянув, как куцая процессия поднимается на набережную, и зябко повела худенькими плечами. - Но холодно ведь.
К Амуру от набережной было несколько спусков, и кивнув на дальний "Я туда, мне там ближе", Анастасия Анатольевна пошла к берегу, и женщина долго с сожалением глядела ей вслед, видимо, одиноко ей жилось и хотелось поговорить.
У спуска, как бегуны на старте, с разнообразной посудой в руках, люди ждали сигнала. На ступеньках, плотно закрыв собой проход, стояли четверо молодых людей в тулупах и папахах. Несмотря на униформу, выглядели они разномастно: у кого тулупы грязно-белые и длиннющие, у кого - черные да коротенькие, и папахи - у одного маленькая, еле держится на боку, словно цветок в вихрах первого парня, у другого - одета на голову как пустое ведро, один подбородок и виден. Ну - ряженые. Пришли народ потешить.
Взгляды казаков неулыбчивы, в глазах ни сомнения, ни понимания. Уж эти точно знали все и за всех.
"Будем решать с милицией", - произнес один из них голосом зомби. "Ну им еще лошадей
- и готовая конная жандармерия", - подумала Анастасия Анатольевна и, поднявшись по ступенькам, сказала недружелюбно: "Пропустите!" и, проходя мимо маскарадных фигур, не сдержала свой проснувшийся язык: "И как бедный Бог без вас обходился? Жаль, нагаек вам не хватает", и казак, неказистый, страшненький, что ближе всех был к Анастасии Анатольевне, глянул на нее туповатым взглядом, и она прошла наверх, спиной чувствуя, как немного лет пройдет и нагайка кровью людей обагрит белоснежный Амур.
Анастасия Анатольевна парком спустилась к стадиону и пошла по аллее к выходу на бульвар. Здесь, под прочно прибитым трафаретом "Этих дней не смолкнет слава", несколько лет назад, выполняя партийный приказ, милиционеры, перекрыв все проходы и подогнав серый фургон к единственному открытому турникету, вылавливали пьяных среди идущих с хоккейного матча зрителей. В турникете кто-то споткнулся, кто-то замешкался, задние нервничали, толкали, напирали, передние падали, задние шли по упавшим к свободе, и уже не зрители, не люди - дикая стая рвалась из клетки. Здесь у турникета, чуть погодя, повернув вверх расплющенное тельце, плакал мужчина, узнав сына по шарфику на кровавой массе. Погибших на стадионе по приказу крайкома хоронили в течение недели в разных уголках кладбища.
Анастасия Анатольевна оглянулась.
Величавые сосны стройными рядами шли к чугунному узору набережной. Искрилась белоснежная гладь Амура. Почему в жизни все кажется прекрасным издали?
Солнце поднималось вверх, и день сменял утро. Чудесный морозный русский день. Крещение Господнее.
Господи! Благослови Россию...
